маленьком литейном цеху молодые люди должны были произвести в высшей степени ответственное “архитектурное литье для украшения новых зданий Московского государственного университета”: решетки ограды и некие “ажурные колпаки”. “Формовочных машин здесь не было. Все работы выполнялись вручную”. Ездить сюда пришлось несколько недель подряд. В какой-то момент, вспоминает Чугунов, “в цех зашли представители от заказчика литья. <…> Один из представителей университета пригласил нашу группу на экскурсию в их городок. Юра Гагарин сразу засиял своей доброй улыбкой и произнес довольно громко: «На экскурсии я люблю ездить, но лучше бы поучиться в этом университете. Жаль, что только в этом году заканчиваю семилетку, но уже поставил задачу получить среднее образование, а потом и высшее»” [4]. (Очень гагаринская, кстати, отлично сочетающаяся с его доброжелательной улыбкой, развернутая, демонстрирующая расположение к собеседнику, двухчленная речевая конструкция: “хорошо, что А, но есть еще лучше Б”; в дальнейшем он очень часто будет пользоваться ею на своих пресс-конференциях.)

Не бог весть какая занимательная история про этот заводик; однако в том факте, что Гагарин самолично выплавлял решетку для МГУ, можно при желании услышать символические обертоны: будущий космонавт и популяризатор идеи строительства Берлинской стены уже тогда делает решетки – декоративные, что характерно – для своего государства.

Глава 4. Каретка

МГУ, обнесенный гагаринскими решетками, стал ощутимо величественнее, чем раньше, однако никому так и не пришло в голову отблагодарить семнадцатилетнего литейщика, предоставив ему возможность пройти курс обучения на каком-либо из факультетов. Жаль: стрелки часов неумолимо приближались к двенадцати, а никаких идей о том, как именно должна выглядеть его дальнейшая карьера, у Гагарина не было. Теоретически можно было сразу включить заднюю передачу и приступить к работе на каком-либо гжатском предприятии, однако насмотревшийся на Москву Гагарин счел такой сценарий малоперспективным.

Физрук, обративший внимание на его акробатические способности, посоветовал ему поступить в институт, где готовят преподавателей физкультуры. Л. Обухова утверждает, что Гагарин хотел попасть в физкультурный вуз города Риги (любопытно, что если бы он зашел в дверь, любезно приоткрытую для него биографом, то учился бы там более-менее одновременно с великим баскетбольным тренером Евгением Гомельским – многообещающее совпадение, учитывая гагаринскую одержимость баскетболом). Мать, Анна Тимофеевна, настаивает: то был Ленинград. Т. Чугунов уверен, что Гагарин поехал поступать в Мытищи, где якобы – смелое, но маловероятное предположение – находился филиал Ленинградского техникума физической культуры.

Скорее всего, Гагарин, будучи юношей практичным и сметливым, просто сел в Люберцах на пригородный поезд и проехал несколько станций до Малаховки – где находился Московский областной техникум физической культуры.

Отчаянное сопротивление идее посвятить жизнь фитнесу неожиданно оказал отец – Алексей Иванович. Узнав из письма о намерениях сына, он “помрачнел” и задал довольно резонный вопрос: “Что же это за работа – бегать?” – после чего потребовал от жены: “Ты ему напиши, Нюра, что мужчине такое не к лицу”. Та было заступилась за сына, но “муж уперся: «Напиши, Нюра. Если он в моем совете нуждается, слова моего ждет, так вот оно: я не согласен! Пусть бегает или там во что хочет играет, если останется свободное время от нужных дел»” [26].

Под “нужными делами” явно подразумевалась высокооплачиваемая должность квалифицированного рабочего – и что тут было возразить?

Закоперщиками поездки в Саратов выступили Чугунов и Петушков – во всяком случае, они приписывают себе эту заслугу. Почему именно Саратов, а не та же Москва; где Люберцы, а где Саратов? Дело в том, что еще в 1949 году Гагарин умудрился выбрать специальность, позволяющую прибиться к “нужным делам”, – но крайне неудачную в плане возможности повысить свою профессиональную квалификацию.

Отсюда и Саратов – там был уникальный в своем роде техникум, где готовили мастеров по литейному делу. Важным фактором было то, что саратовский индустриальный входил в ту же оргструктуру, что и люберецкое училище: “Трудовые резервы”. “Резервы”, напомним, были оригинальной, разработанной в СССР глубоко эшелонированной системой подготовки рабочих кадров, позволявшей молодежи не просто получить специальность, но и развиваться в профессиональном отношении: фабрично-заводское училище – ремесленное училище – техникум. (Именно такой – отлаженной и демократичной – системе образования после 1961 года завидовали американцы и европейцы, с горечью осознавшие, что во многом именно благодаря ей Советский Союз смог выиграть битву за космос.) Да, опять отливки, опоки, вагранки – зато полное гособеспечение: жилье, униформа, питание. Нищее, пережившее шесть лет назад страшную войну государство – в лице директора люберецкого училища – выдало троим выпускникам-отличникам деньги на дорогу и даже прикомандировало к ним воспитателя, чтобы тот эскортировал подростков в Саратов: мало ли что случится в дороге.

Несмотря на стелющийся за ним еще со времен Грибоедова репутационный шлейф убогой провинциальности, Саратов мог похвастаться далеко не заштатным индустриальным техникумом. Там давали среднее – формально, и очень хорошее – по сути, по любым меркам – образование. До революции заведение называлось Александровским ремесленным училищем, и еще в конце XIX века здесь возникло собственное литейное производство – плюс, на счастье Гагарина, соответствующий факультет. Учили там не просто на квалифицированного рабочего, а на литейщика-технолога, способного руководить литейным цехом на каком-либо предприятии – ну или, на худой конец, преподавать литейное дело в ремесленном училище, хоть в тех же Люберцах. Здесь была солидная учебная база – “лаборатории, библиотека, кабинеты по различным специальностям” [1]. В целом со стороны Гагарина поездка в Саратов была разумным шагом – там можно было и развить полученные навыки, и получить новые знания, и не забрасывать спорт.

В пункт назначения подростки – кстати, вы знаете, что Гагарин – ровесник сэлинджеровского Холдена Колфилда? В 1951-м, во время публикации романа “Над пропастью во ржи”, обоим по 17 лет; это к тому, что на самом деле могло быть в голове у Гагарина и чего мы никогда не увидим за всеми этими анкетными данными из серии “приехал”, “поступил”, – прибыли 15 августа 1951 года. Им сразу выделили общежитие, а наутро они пошли в приемную комиссию.

Директор А. Коваль, принявший их в кабинете, где “за стеклами шкафов были круглые манометры, квадратные амперметры, стеклянная электрофорная машина и собрания сочинений Ленина и Сталина” [1], предложил отличникам, имевшим право быть зачисленными без экзаменов, в качестве теста отлить – вы не поверите – опять решетки, чугунные ажурные решетки, на этот раз для ГПКиО (Парка культуры и отдыха). Преподаватели и мастера “искренне удивлялись, глядя на Гагарина: маленький, сноровистый и сильный, с отлитыми решетками челноком сновал” [19]. “Ограда с этими решетками и поныне стоит в Саратове” [19]. Но где конкретно в Саратове? И интересовался ли Гагарин, куда деваются утки, когда пруд в парке замерзает? Вряд ли кто-нибудь сможет ответить на эти вопросы.

К моменту поступления относится и один из тех эпизодов в жизни Гагарина, что заставляют поднять бровь: помимо заявления о приеме нужно было предоставить и автобиографию –